Солнце было в зените. Медный от пыли диск висел в центре белесого, нечистого неба, ублюдочная тень корчилась и топорщилась под самыми подошвами, то серая и размытая, то вдруг словно оживающая, обретающая резкость очертаний, наливающаяся чернотой и тогда особенно уродливая. Никакой дороги здесь и в помине не было -- была бугристая серо-желтая сухая глина, растрескавшаяся, убитая, твердая, как камень, и до того голая, что совершенно не понятно было, откуда здесь берется такая масса пыли.
Ветер, слава богу, дул в спину. Где-то далеко позади он засасывал в себя неисчислимые тонны гнусной раскаленной пороши и с тупым упорством волочил ее вдоль выжженного солнцем выступа, зажатого между пропастью и Желтой стеной, то выбрасывая ее крутящимся протуберанцем до самого неба, то скручивая туго в гибкие, почти кокетливые, лебединые шеи смерчей, то просто катил клубящимся валом, а потом, вдруг остервенев, швырял колючую муку в спины, в волосы, хлестал, зверея, по мокрому от пота затылку, стегал по рукам, по ушам, набивал карманы, сыпал за шиворот…
Ничего здесь не было, давно уже ничего не было. А может быть, и никогда. Солнце, глина, ветер. Только иногда пронесется, крутясь и подпрыгивая кривляющимся скоморохом, колючий скелет куста, выдранного с корнем бог знает где позади. Ни капли воды, никаких признаков жизни. И только пыль, пыль, пыль, пыль…
Время от времени глина под ногами куда-то пропадала, и начиналось сплошное каменное крошево. Здесь все было раскалено, как в аду. То справа, то слева начинали выглядывать из клубов несущейся пыли гигантские обломки скал – седые, словно мукой припорошенные. Ветер и жара придавали им самые странные и неожиданные очертания, и было страшно, что они вот так – то появляются, то вновь исчезают, как призраки, словно играют в свои каменные прятки. А щебень под ногами становился все крупнее, и вдруг россыпь кончалась, и снова под ногами звенела глина. | El sol estaba en el cenit. El disco cobrizo a causa de polvo colgaba en el centro de un cielo blanquecino y sucio, y una monstruosa sombra se contorsionaba y se afollaba bajo las suelas de los zapatos, ya gris y difuminada, ya como si reviviera de repente, cobrara la ostención, se llenaba de negrura y entonces era en particular fea. Alli no había ni señal de un camino, sólo se veían montículos arcillosos de un amarillo grisáceo, cuarteados, muertos, duros como piedra y desnudos hasta tal punto que resultaba incomprensible el origen de tal cantidad de polvo. Gracias a Dios, se movían en la dirección del viento. En algún lugar muy lejos detrás de ellos el viento chupaba incontables toneladas de un polvo repugnante y caldeado y lo arrastraba con obtusa terquedad a lo largo del desplome calcinado por el sol que se extendía entre la barranca y la Pared Amarilla, lo levantaba hasta el mismo cielo formando una protuberancia giratoria, lo torcía en un torbellino flexible y casi coqueto como un cuello de cisne, o simplemente lo empujaba como una oleada, y luego, con súbita rabia, lanzaba aquel polvo hiriente contra espaldas y cabellos, azotaba con furia en nucas cubiertas de sudor, vapulaba brazos y orejas, metiéndolo en los bolsillos o por el cuello de la camisa... Allí no había nada, hace tiempo que no había nada. Quizá nunca lo hubo. Sol, arcilla, viento. Sólo en ocasiones pasaba rodando, girando y retorciéndose como un arlequín, el espinoso esqueleto de un arbusto, arrancado de raíz quién sabe dónde, allá atrás. Sólo polvo, polvo, polvo... De vez en cuando la arcilla desaparecía bajo los pies y empezaba un espacio de piedra molida. Aquí todo estaba recalentado, como en el infierno. De los torbellinos de polvo asomaban, a derecha o a izquierda, enormes trozos de roca, canosos, como enharinados. El viento y el calor les daban rasgos extraños e inesperados, y lo temible era que aparecían y enseguida desaparecían como fantasmas, como si estuvieran jugando al escondite. La grava bajo los pies se hacía cada vez más grande, y de pronto terminaba la piedra y volvía a sonar la arcilla. |