Солнце было в зените. Медный от пыли диск висел в центре белесого, нечистого неба, ублюдочная тень корчилась и топорщилась под самыми подошвами, то серая и размытая, то вдруг словно оживающая, обретающая резкость очертаний, наливающаяся чернотой и тогда особенно уродливая. Никакой дороги здесь и в помине не было -- была бугристая серо-желтая сухая глина, растрескавшаяся, убитая, твердая, как камень, и до того голая, что совершенно не понятно было, откуда здесь берется такая масса пыли.
Ветер, слава богу, дул в спину. Где-то далеко позади он засасывал в себя неисчислимые тонны гнусной раскаленной пороши и с тупым упорством волочил ее вдоль выжженного солнцем выступа, зажатого между пропастью и Желтой стеной, то выбрасывая ее крутящимся протуберанцем до самого неба, то скручивая туго в гибкие, почти кокетливые, лебединые шеи смерчей, то просто катил клубящимся валом, а потом, вдруг остервенев, швырял колючую муку в спины, в волосы, хлестал, зверея, по мокрому от пота затылку, стегал по рукам, по ушам, набивал карманы, сыпал за шиворот…
Ничего здесь не было, давно уже ничего не было. А может быть, и никогда. Солнце, глина, ветер. Только иногда пронесется, крутясь и подпрыгивая кривляющимся скоморохом, колючий скелет куста, выдранного с корнем бог знает где позади. Ни капли воды, никаких признаков жизни. И только пыль, пыль, пыль, пыль…
Время от времени глина под ногами куда-то пропадала, и начиналось сплошное каменное крошево. Здесь все было раскалено, как в аду. То справа, то слева начинали выглядывать из клубов несущейся пыли гигантские обломки скал – седые, словно мукой припорошенные. Ветер и жара придавали им самые странные и неожиданные очертания, и было страшно, что они вот так – то появляются, то вновь исчезают, как призраки, словно играют в свои каменные прятки. А щебень под ногами становился все крупнее, и вдруг россыпь кончалась, и снова под ногами звенела глина. | The sun was at its highest — a bronze disc of dust suspended in the centre of a grubby whitish sky, a mongrel shadow writhing and bristling even at its underbelly, one moment grey and washed-out, the next moment as it were reinvigorated, taking on a well-defined silhouette filled in by blackness, and the next instant greatly distorted. There was no track of any description here; there was bumpy yellowish-grey dry clay — cracked, done to death, rock-hard, and, what’s more, bare, which made it hard to work out where all this mass of dust had been carried here from. At least the wind was at your back. Somewhere far behind, it had sucked in countless tons of nasty scalding freshly-minted dust and had with obtuse perseverance dragged it along a sun-scorched excrescence wedged between the crevice and the yellow wall: one moment casting up its twisting protuberance to the very heavens, the next coiling tightly into lissom, almost coquettish, swan’s-necks of whirlwind, then simply rolling along in an inflated spindle, and then, suddenly seized with a passion, flinging its smarting flour into backs, into hair; it lashed frenziedly at the sweat-soaked nape of the neck, pecked at hands and ears, filled pockets, dripped off the shoulders … There was nothing here; it had been a long while since anything had been. Perhaps there never had. Sun; clay; wind. Only occasionally was it picked up, twirling and bouncing like a gurning buffoon, a stinging skeleton of scrub torn out by the roots God knows how far back. Not a drop of water, no signs of life; just dust, dust, dust, dust … From time to time, the clay at your feet would fall away and a rocky melange would reveal itself. Here, all was incandescent as hell. First from the right, then from the left, there began to peek out from the wisps of carrying dust enormous splinters of rock face — grey, as if dusted with flour. The wind and heat lent them the oddest, most unexpected profiles, and it was terrifying that they revealed themselves as they did: by turn appearing and receding from view again, like spectres playing at their rocky hide-and-seek. But then the gravel beneath you would become increasingly massy, and suddenly the sediment resumed and clay once again crunched underfoot. |